М. Цветаева
1
Опять морозит, оттепель ужеоткликнулась дежурным ледоставом…Кем здесь ведом: держателем? лукавым?Как маскировка стол, в карандаше
нет грифеля, музейное стилорастрескалось… К чему стихов опала,когда решетки снова за стекломи снисхожденье к родине упало,
в который раз отчаиваться идоить насильно ссохшуюся музу?Промерзших душ несметные роигнетут к земле житейскою обузой
помимо главной: как мне провестиграницу меж хотел бы и смогу ли?Свободный дух, с которым по путив поэзии, оборван чьей-то пулей,
пусть не в меня, не нынче – севера,сибири, конвоиры бесконечны…Опять морозит, дворники с утрасгребают снег, как вымершую вечность,
как вещность, что смолчит – мол, мир раним,когда не осенен стезей крылатой.Мы размышлять о главном не хотим,в раздумьях не бредем – летим куда-то…
Куда? Когда б туда, где скрылся вздохучителей, где струсил стать собою,когда глотаю «Переписку трех»и плач давлю и только тихо вою
при сколках жалких дружб, страстей – не право времени признаний нестыдимых,где мне неловко… Пусть уж ледостав,коль весны их сменили наши зимы.
В грядушем сломе связок и костей,возможно, и проявится прорухаиных времен… Коснутся хоть детейвысоты чувства и глубины духа
божественные, те, что метят высьне снежной крупкой – взмахом белых платьев…Зашуганные, как мы не крестись,хоть приобщиться этой благодати,
ах, оттепель…
2
Я к тебе взываю, Гонгила, – выйди
К нам в молочно-белой своей одежде!
Ты в ней так прекрасна. Любовь порхает
Вновь над тобою.
Сапфо
Телега жизни розно вкривь и вкосьползет по чьим-то судьбам, лицам, грудям,но как дышалось веку, как спалось,молилось как – по женским ликам судим…
Забредшая в 20-й свой Сапфослучайно ли, по странной высшей воле,впитавшая безмерное раздольеромантики сквозь пресный вкус просфор
обыденности… Как с твоих высотнизринуться? какой сорваться песнью,
чтоб вязкий мир людских страстей и весейхоть дернулся?… Не ахнул даже тот
единственный:«Прости, что подзависв житейской прозе, что не разгляделасьтвоей уставшей воли перезрелость…ну, что сказать еще?… прости…Борис».
Возможно, написалось бы… Смолчу…Какой я им судья, мы много ниже,их сути – на разрыв, я пошло выжили даже не пронес свою свечу
к возвратной вьюге… Мутное стеклоне пропускает избранного света.Одна вослед другой ушли кометывсе три в сырую высь – нас занесло
куда-то вбок, нам небеса – пустырьс приманкой алюминиевого пыла,что не взывает: «Выйди же, Гонгила,в молочно-белом пеплосе, и ширь
раздвинется…» Тебя другой Орфейв попутчики позвал, но только вскореушел туда, где: «Мы, Марина, море,Марина, волны звезд… но якорей
нам не дано – плыви, покуда часприбытья не настал, где ритмы жгучи»…Поэзия бессмертна и текуча,пока природа хрупкая за нас,
как ей, нам лишь возможность расточать,сомнениями мучая бумагув «Попытке комнаты», в прозрениях «Живаго»,вы в них, вы в нас, вы вне…И не догнать.
Преддверье
Лес мартовский сомнений полнпрерывистой возней капели…Кого послушать я пришел —скворцы еще не прилетели.
И так всегда: несемся мы —природа прыть попридержала,уютно ей и средь зимы,а нам скупого солнца мало.
Кормушки птичии гремятот беличьих проворных лапок,что им незваный снегопад —последний? нет? Миг жизни краток,
равно весенний, зимний шумна тропочке оледенелой.Мы прем куда-то наобум —деревьям, им какое дело,
что вновь газетное хламьев предощущении ГУЛАГов.
Прибарахляется грачьена старых липах вдоль оврага.
Стезя гражданская скучнасвоим обыденным обличьем,хоть прорывается веснанеистовой возней синичьей.
Придет с дубинками апрель,прикладами октябрь проводит…Ну, а пока греми, капель!кружитесь, белки, в хороводе!
С ближнего неба
С ближнего неба, где птицпридыханье, где взгляд наш рассеян,ангел, нам не рассмотретьтого Слова, что было началомзамысла-промысла, чтонам не видится за суетоюбудней, отрыв слишком мал,отражение отчаянья узко —слишком подробен чертежразвесенней земной карусели,вырвался будто за крайгоризонта, с крыла самолетагде открывется вновьопаленная зеленью явь,что застилает глазапеленой, не давая спознатьсяс волей Отца, что спешитвсе куда-то от вод и стволов…
(Ночью летел из Нью-Йоркарассвету вослед и внимал…А, может быть, только казалось?)
Разве, мой ангел, взглянутьна клочок остывающей почвы,той, суждено где припастьтелу бренному после отрыважил, где заемная кровьпродолжает пульсировать дальшепусть в оболочке иной,коль движение не убываетзорям закатным повдольили зайдясь предрассветною дрожью,если действительно смыслне в заброшенном хаосе – в вечномпреображенье начал,где и наш не напрасен порыв,тот, что зовем божеством,материнством. Не в имени дело,главное – связь обрестимежду ясным и непостижимым,разнонаправленных ввысь,не спешащих с прощением к нам…
(Кажется, брат мне уплывшийтакие намеки и шлет…)
Если б оттуда взглянутьна слепое свое отраженье,ангел, сумел человек,как тогда изменил бы он дерзкий,горечью траченый всплескбытия, ограниченный жизньюсон, где тревожат мечтыоб утраченном счастье незнаньядетского, не замутненгде распахнутый взгляд или крик…Как бы хотелось вернуть…
(Но своя разбегается поросль,как ты когда-то мальцом,так она и не слышит тебя…)
Нет, здесь ответ не найти,и, увы, только с высших небес,тех, что вливают тщетуневозможности выразить речьюпусть и земную тоскуоб ушедших, которые часть нас,и о себе… Хоть какой-то маршрутбудет дан нам? Космических силнебессмыслен невидимый круг?
(Разве замена – любовь…но теснее, подруга, прильни.)
Ангел, ты знаешь, ты плыли по этим волнам, и по этим,ну, так!..Нет, не говори,упирается разум в пределытех нескончаемых грез
вне пространства и времени, в коихвязнет дежурная явь…
Так ушел бы, когда ни весна!
Лето Господне
(страсти по Петру)
1
Ах, душечка-апрель,ты бьешь на поднаготныйзвериный наш инстинктнадежды и труда,как некогда Творецпоставил всех поротно,и, вроде, мы пошликуда-то…но куда?
Как было не впитатьвеликие основыгустого роста травсквозь сыгранную прель —вожатый ли сплошал?мы ль не были готовы?иль, может, поспешилс обновками апрель?Ну как не победитьврожденного искусасхватить, сожрать, сломать,в ком глухи и слепы!..От замыслов святыхв лесу (в душе!) лишь мусор,шрапнель сухих цветовяичной скорлупы.
Так как тебя постичь,тревожный дух весенний,как за тобой вослед,когда сомненье жжет:прошли через векапотуги воскресенья,но нас не изменилтвой прерванный полет…
Скажи – что мы спаслииз сказочной капелипрозрачных детских лет,где вечность, что сморгнетнеправды и вражды,что тоже с колыбели,а мира нет да нет…Творение – просчет?
…Окраина больнойразросшейся столицынесет страстной потокв объятиях жилых,где отсветом кострапылают медуницы —рук не согреть Петрув проплешинах пивных…
Ах, душечка-апрель,когда бы ночь исходавернулась – нам какойтогда предъявят счет?…Прощай, усталый лес,российский опыт родазакончен на пока…Куда нас занесет?
2
Нет, не участник я,мне ближе полутон,негромкий легкий кренв общественном сплетенье,мне слово нравственнеелунного затменьятолпы, чей рык глухойпод плеск любых знамен.
Оледененье душ —зима и прозволвластей, неестествов обнимку с естеством же:вот жавронок запели, значит, май процвели развернулся лес —мы в графике все том же.
Я рвусь для единиц,а он для всех поет:– Постой, поберегись,вот-вот раздастся выстрел!Нам годы перервутбессмысленный пролет —а он все вверх и вверх,а он не ищет смысла!
И нам бы петь да петь,но не хватает силпойти не на вражду —тупое безразличье…Чего ж не замолчишьс собою не в ладу? —Да будит по утрамразгульный посвист птичий,
когда гребу в строкувсе, что озвучит мнетропинка через луги ельник у дороги,тогда не задавитьни сну, ни тишинеочнувшуюся мысль,тащили б только ноги
туда, где зелень претсквозь ласковую синьи воздух напоенотравой песни новой,в ней снова будет все:и сладость, и полынь,отчаянье Петра,и мужество Петрово,
и мученичество…Что ж не участник я,свидетель и его,и птичьего распыла?Кормилица-земля —завет от бытия,Господне лето намрешетки приоткрыло.
3
